Картезианская модель: Философско-социологический факультет ПГНИУ — КРИЗИС КАРТЕЗИАНСКОЙ ПАРАДИГМЫ СУБЪЕКТА КАК «ЭПИСТЕМНЫЙ СДВИГ»

Философско-социологический факультет ПГНИУ — КРИЗИС КАРТЕЗИАНСКОЙ ПАРАДИГМЫ СУБЪЕКТА КАК «ЭПИСТЕМНЫЙ СДВИГ»

English version of the article

УДК 141.112

DOI: 10.17072/2078-7898/2016-2-32-38

КРИЗИС КАРТЕЗИАНСКОЙ ПАРАДИГМЫ СУБЪЕКТА
КАК «ЭПИСТЕМНЫЙ СДВИГ»

Панкова Екатерина Сергеевна
аспирант кафедры социальной философии

Казанский федеральный университет,
420008, Казань, ул.Кремлевская, 18;
e-mail: [email protected]

Статья посвящена анализу картезианской парадигмы субъекта и ее критическому переосмыслению в обществе постмодерна. Методологически исследование представляет собой интеграцию двух направлений — классической философии рационализма и структурализма, причем рассмотрены не только фундаментальные труды представителей этих направлений, но и работы их методологических последователей. Научное исследование человеческой природы и идентичности, субъекта и субъективности начинается в рамках классической философии рационализма. Со структурализма начинается исследование механизмов функционирование субъекта и социального, которое логически продолжается в постструктурализме. Кроме того, в основе постструктурализма содержится методологическая дифференциация премодерна, модерна и постмодерна, которая очень важна для исследования. В работе обозначены основные положения картезианской субъективности, ставшие основанием для последующей критики в философии XX в. Сделан вывод о том, что гносеологическая трансформация субъекта в постструктуралистской методологии приводит к «эпистемному сдвигу» и выделению трех форм субъекта: ренессансной эпистемы, классической и современной, представляющих премодерн, модерн и постмодерн. Постепенная девальвация субъекта, которую можно проследить в эпистемах, приводит к кризису идентичности, отчуждению человека от собственного «Я» и тому, что может быть названо смертью субъекта.

Ключевые слова: картезианская парадигма субъекта; субъект; эпистема; постструктурализм; постмодерн.

Картезианская парадигма субъекта является в философии одной из основополагающих и господствующих идей, причем речь идет не столько о концепции самого Р.Декарта, сколько именно о картезианской парадигме, т.е. о комплексе учений, связанных с рационалистическим пониманием субъекта. Именно после Декарта в новоевропейскую философию приходит идея субъекта как субстанции, человека как субъекта со своей особой самостью, идентичностью и «Я». В античной философии человек уподоблялся космосу и не мог быть от него отделен, в Средневековье логически последовательно под определение субъекта подходил только Бог, и только в Новое время человек обретает статус полноценного, а самое главное, самостоятельного субъекта.

Утверждая рациональность в качестве субстанциальной основы субъекта, с одной стороны, Декарт и его методологические последователи в лице Спинозы, Канта и Гегеля, с другой стороны, в разных моментах и в разной степени признают нечто внерациональное в субъекте. Это позволяет найти определенные основания для той критики картезианского субъекта, которая развернется в истории философии в конце XIX в. и будет продолжаться на протяжении всего XX в.:

– Декартовское признание недифференцированности телесного и разумного, невозможности отрицания их взаимодействия приводит к пересмотру субстанции тела, его реабилитации и возникновению дискурса тела и философии желания. Внимательное чтение работ Декарта позволяет понять, что для него самого достаточно тяжело было обнаружить грань между телесным и разумным, грань между тем, где заканчивается тело и начинается независимый, самостоятельный разум. Декарт подчеркивает, что душа связана с телом [4, c. 495], причем связана так, что именно тело в конечном счете определяет потребности и мышление субъекта: «это тело, которое я по некоему особому праву именовал своим, имеет более тесную связь со мною, чем какие-либо другие тела; в самом деле, я ни в коем случае не мог быть от него отделен, как от остальных тел; все свои вожделения и аффекты я испытывал в нем и ради него» [5, с. 61].

– Существование картезианского пассивного субъекта, а также несвобода, детерминированность субъекта социального действия приводят к признанию онтологической несамостоятельности субъекта и такому его пониманию: субъект может быть объектом социального манипулирования — «неполным субъектом». Декарт выделяет два модуса, две возможности субъекта: социальную и гносеологическую — субъект действия и субъект познания. Декарт определяет различия между двумя модусами субъекта самим разделением мышления. Он пишет: «Нам присущи два модуса мышления — восприятие разума (perceptio intellectus) и действие воли (operatio voluntatis)» [4, с. 327]. К восприятию разума относятся чувства, воображение и чистое разумение, к воле — различные действия. Спиноза показал, что «operatio voluntatis», социальный субъект, по своей сущности аффективен — на него действуют силы причинности и детерминизма. Все, что нам кажется свободным действием — все это на самом деле необходимость. Идея заключается в пассивности субъекта: субъект, как и всё в мире, необходимо определён к тем или иным действиям и желаниям, он ничего не делает свободно, не выбирает сам, как поступать, и поэтому он не свободен социально.

– «Парадокс референции» и излишний психологизм Декарта приводят к проблеме невозможности полного осознания внутренней, психической реальности субъекта и рождению феномена бессознательного. Декарт сводит субъект к чисто рефлексивному продукту самопрояснения и самоочевидности своего «Я». В работе «Размышления о первой философии» Р. Декарт пытается подвергнуть сомнению собственную самость и найти основания своего существования. Он проводит мысленный эксперимент, в котором отказывается от признания своей телесности и представляет себя существом, лишенным рук, глаз, плоти и крови, каких-либо чувств, желаний, влечений. Таким образом, исключая все ложное и привходящее, по мнению Декарта, остается только мышление и восприятие себя как тела, основанное не на чувствах, а на «intellectus» [5, с. 21]. Однако такое понимание субъективности приводит к парадоксу референции: «знание о том, что “Я” имеет свойство быть объектом моего внутреннего чувства, должно быть основано на некотором знании самого себя, но если мы предполагаем возможность такого знания (т.е. наблюдения за собой посредством внутреннего чувства), то мы предпосылаем объяснению то, что должно быть объяснено» [11, с. 3].

– Симптом разделения субъекта у Канта на две логические функции приводит к децентрации субъекта, отрицанию его единства и цельности. Ввиду понимания мыслящей субстанции как непротяженной, единство и цельность субъекта являлись для Декарта неоспоримым априорным фактом. Ни в коей мере не отрицая цельность и единство субъекта, Кант все же различает функции рассудка и разума, вследствие чего субъект логически распадается. Онтологическая цельность субъекта обеспечивается трансцендентальным единством апперцепции. Появляется так называемый трансцендентальный субъект, являющийся онтологическим субъектом мышления, субстанцией, «“Я” в собственном смысле, как оно существует само по себе» [8, с. 306]. И такой кантовский субъект — это определенная функция, некая внутренняя, духовная активность, задача которой в оформлении ощущений посредством категориального синтеза. Вследствие этого мир вещей, природа, выступающая для каждого индивидуального, эмпирического субъекта как данная ему, существующая независимо от сознания действительность, теряет объективный характер. Кант отождествляет субъект и объект и сводит свое объяснение единства субъекта к единству восприятия объекта. Как он пишет, «все данное в созерцании многообразное объединяется в понятие об объекте» [8, с. 104]. И именно это объединение объекта позволяет ему сказать, что и субъект в конечном итоге един. Если считать истинным такое понимание субъекта, то логически вытекает и обратное утверждение, согласно которому можно предположить, что невозможность цельного восприятия и постижения объекта как чего-то единого приводит к «нецельности» самого субъекта, т.е. к тому, что сам постмодерн назовет децентрацией субъекта.

– Идея несчастного сознания и опыта абсолютной потери приводит к властному, репрессивному пониманию природы и сущности механизма возникновения, становления субъекта и появлению большого Другого, Символического мира, противостоящего субъекту. Проблема несчастного сознания у Гегеля — это важная методологическая проблема, раскрывающая противоречивость автономности субъекта. Субъект переживает свою конечность в действительности, однако несчастье сознания указывает даже не столько на это осознание конечности, сколько на отчужденность самой действительности от субъекта. Несчастье состоит в том, что субъект знает эту истину отчуждения, что он отнесен к действительности, которая в то же время противостоит ему и отдаляется от него. Экспансивный (властный) характер действительности, с одной стороны, оказывает решающее воздействие на самоактуализацию субъекта, а с другой — отчуждает субъекта от этой действительности. В этой практике отчуждения субъект переживает свою собственную свободу как личное достижение, как то, что он гарантирует и удерживает сам. Однако верно и обратное утверждение — сама эта субъектность возможна благодаря милости действительности. Таким образом, субъект теряет свое привилегированное, свободное положение и оказывается прикован к своему Другому. Сознание теряет себя в Другом. Гегель пишет об этом так: «Оно (сознание) провозглашает ничтожество видения, слышания ит.д., а само оно видит, слышит и т.д.; оно провозглашает ничтожество нравственных существенностей — и в то же время само подчиняет свои поступки их власти» [3, с. 111].

Эти основания лежат в плоскости самой картезианской субъективности, являются ее неотъемлемой частью, а значит, они и есть ее логические элементы. Отсюда призрачность всех идей, сомнений и надежд на преодоление картезианской парадигмы. Как пишет С. Жижек, несмотря на то что весь XXвек считается попыткой опровержения данной парадигмы, «картезианская субъективность продолжает признаваться всеми академическими силами сильной и все ещё действенной интеллектуальной традицией» [7, с. 24]. Задача, следовательно, состоит не в ее отрицании, опровержении, а в ее утверждении с учетом тех социальных и исторических разломов, которые происходили в истории философии. Разлом — это не отрицание картезианского субъекта, не попытка преодоления парадигмы (хотя очень часто он манифестировался под эгидой именно такой цели), сколько новое осмысление картезианской субъективности, основанное на изменении самой исторической и социальной ситуации субъекта. Одним из таких разломов был гносеологический, возникший вследствие лингвистического поворота в философии. Именно лингвистический поворот повернул фокус человеческого познания на изучение знака и знаковых систем (прежде всего языка) как важнейших смыслообразующих факторов общественного развития. Основным тезисом социально ориентированной семиотической теории стал соссюровский принцип: «знак надо изучать как общественное явление» [12, с. 24]. Именно Ф.деСоссюр артикулировал семиотику в качестве особой дисциплины и повлиял на становление взаимозависимых дискурсивных жизненных практик, открыв совершенно новые перспективы развития социогуманитарного знания XX в. Ж. Деррида очертил перспективы семиотического исследования, высказав утверждение, «что наша историко-метафизическая эпоха должна определить целостность своего проблемного горизонта именно через знак» [6, с. 120]. Таким образом, соссюровский принцип был проинтерпретирован: знак надо изучать как общественное явление, а общественное явление — как знак, точнее, через знак. Такое «переворачивание» и привело к появлению структурной антропологии К. Леви-Стросса, а в дальнейшем к постструктурализму М. Фуко, Ж. Бодрийяра, Ж. Деррида.

Структуры — вот что стало объектом социогуманитарной науки и субъектом исторического процесса. Изучение субъекта, как и любой структуры знаковой системы, с позиций семиотики включает в себя рассмотрения трех основных вопросов: что он означает, как он кодирует свое значение и почему он означает то, что означает. Первый вопрос предполагает анализ исторической динамики взаимоотношения субъекта и социальной структуры. Пересмотр истории субъекта с точки зрения семиотического исследования привел к гносеологическому перевороту в понимании взаимодействия картезианского субъекта и социальной структуры. В такой системе субъект утрачивает значение субъекта, превращается в объект «эпистемы», в объект «социального бессознательного». Второй вопрос заключается в выяснении механизма конструирования субъективности, что в конечном итоге приводит к рассмотрению субъекта как особой методологической скобки социального бытия. Наконец, изучение того, почему та или иная эпистема, почему та или иная модель субъекта означает то, что она означает, включает следующие две формы анализа: историческое исследование предпосылок формирования моделей субъекта, что позволяет выяснить истоки субъективности, и коннотативный анализ, раскрывающий социальную и культурную подоплеку историзации субъекта.

Идея историзации субъекта — это идея гносеологической трансформации знака «субъект», определенное заключение, последовательно развернувшееся в постмодернистском дискурсе на фоне тотальной «семиократии» [2, с. 158]. Смысл идеи историзации субъекта, одним из авторов которой является М.Фуко, состоит не столько в идее его исторической изменчивости или идее возникновения (собственно, идея историчности субъекта была известна задолго до М. Фуко). М. Фуко не анализирует историческую природу субъекта, он не ищет его истоки и генезис. Опираясь на субъект как на факт эпохи модерна (XVI–XIX вв.), он выстраивает определенную знаковую матрицу, выделяет гносеологические формы субъекта: ренессансную эпистему, классическую и современную [14], представляющие трихотомию — премодерн, модерн и постмодерн.

Ренессансную эпистему описывает знак, который «предназначен приблизить мир к нему самому и связать его с его же собственными формами» [14, с. 111]. Фуко подчеркивает, что в этот период еще нет четкого понятия субъекта. Появляются только предпосылки для его артикуляции. В этот период человек впервые осознает, что он не Бог, не сатана, а нечто принципиально иное — уникальное и самобытное. Возникает необходимость утвердить свое самостоятельное существование, самоутвердиться на уровне сознания. Отсюда появляется опасность антропоцентризма, титанизма, нарциссизма. Лосев подчеркнет, что экспликация человека, индивидуализма и субъектности была лишь подобием «дикой и звериной эстетики» [10, с. 137]. Бодрийяр называет такую связь подделкой, «свободным производством знаков» [2, с. 114], осуществляемым не за счет извращения оригинала, а за счет его расширительного употребления, при котором ценность теряет свое монопольное сакральное право на дискриминацию, принудительность, присущую ей в феодальном обществе, и создает уникальную возможность, пространство для интерпретации. В этот исторический период впервые в практике власти знака происходит отрыв означающего от означаемого. В социальной структуре возникают новые капиталистические отношения, общество буржуазной морали, т. е. такое общество, которое не зависит от различий по крови, рангу, касте.

Симулякр буквально «подделывается под» ценность, сущность, не вызывая при этом подозрения в подмене. Неудивительно, что в начале пути такие ценности подделывались по законам «чудовища универсальности» [1, с. 180], где человека оправдывали в самых коварных и вероломных поступках, где цель — утверждение сущности человека — достигалась всеми доступными средствами и путями.

Таким образом, в данный период возникает главная метафизическая предпосылка для возникновения классического субъекта — это господство самого человека над собой, а не Бога (как было в Средневековье) и космоса в целом (как было в Античности).

Классическая эпистема модерна, — эпоха, где «знак начинает что-либо обозначать лишь внутри познания; именно у него знак заимствует теперь свою достоверность или свою вероятность» [14, с. 109]. В этот период складывается представление о классическом, картезианском субъекте. В этот период, собственно, и возникает определенная гносеологическая установка на субъект, который познает, знает, понимает что-то с очевидностью, и именно это познание становится той производительной силой, которая определяет его бытие. Таким образом, формируется определенная модель субъекта — «субъект знающий», появление которого возможно только прогрессивным способом: путем накопления знаний, информации, путем постепенного развития и расширения культурных и социальных полей. Картезианский субъект представляет индивида, в котором «ядро бытия» человека совпадает с его «Я». Такой субъект целостен, индивидуален, а все многообразие идентичностей как раз и представляют его своеобразие и исключительность.

Бодрийяр описывает данную эпистему с позиции симулякра «производства» — это «новое поколение знаков и вещей» [2, с. 122], не знающих статусных ограничений: их больше не нужно подделывать, так как они начинают производиться общественным бытием. Человек буквально становится социальным продуктом, копией универсальной сущности или бытия.

В истории западной философии можно обнаружить развитие множества идей, которые поддерживают данную эпистему: идея человека как машины у Ламетри; идея «естественного человека», идея натурализации человеческого тела идр. В этот период конструируется и трансцендентальный субъект как продукт автономной и суверенной духовной жизни человека, который преобразуется в идею инструментального разума и человека как слуги Абсолютного Духа. Все «модерные» концепции о сущности и природе человека как субъекта сводят его к рациональной тоталитарной субстанции общественного развития. Все они свидетельствуют в пользу поиска универсального человеческого начала, которое бы нивелировало все исключительное, т.е. привходящее, ненужное. Поиск «человеческого» привел к тому, что о человеке заботились, любили его и уважали так же сильно, как и ненавидели, бросали на произвол судьбы и забывали. Человеческое, рациональное в человеке любили, а нечеловеческое, аффективное или иное (то, что по разным причинам маркировалось таковым) пытались искоренить таким образом, что сам человек очень часто оказывался выброшен из этой дискурсивной практики. Отчуждение человека от человеческой сущности привело к символической перестройке общества, а все гуманистические надежды на то, что у человека есть особая человеческая природа, исчезли вместе с исчезновением классической модели субъекта.

На смену классической эпистемы пришла современная — постмодерная, которая привела к разрушению понятия «знак», своеобразной инфляции знака, субъекта и ценности. Неклассическая модель субъекта предполагает его «расцентровку», децентрацию, где цельность «Я» определяется лишь набором случайных, временных идентификаций, где само случайное и становится идентификацией субъекта [9, с. 194]. Это приводит к проблеме целостности личности, полноты самого субъекта и кризису идентичности.

Бодрийяр называет эту эпоху временем симуляции: «Симуляция в том смысле, что теперь все знаки обмениваются друг на друга, но не обмениваются больше ни на что реальное» [2, с. 52]. На смену эпохи текста приходит эпоха гипертекста и игры. Симулякр «симуляция» — это код, означаемое без означающего, совокупность нулей и единичек. Такой симулякр иллюстрирует мироощущение постмодерна: мир как текст, деятельность как чтение, т.е. «селективная расшифровка». Ярким социальным примером такого рода симулякра является граффити, где нет содержания и сообщения (означаемое без означающего).

В таком обществе нет ясного, отчетливого, очевидного понимания того, что есть «Я», ничем не детерминировано человеческое. Универсализация понятия «человек» превращает его в чистый концепт, лишенный реального содержания. Человек и человеческое не просто не совпадают, они исключают друг друга из системы власти и знаний, да еще так, что обычный человек, неспособный по разным причинам дотянуться до абстрактной человечности, оказывается закрепощен этим человеческим и выброшен за его границы.

Так возникает достаточно традиционная для современности тема смерти как «некоторой формы — в известных случаях формы социальных отношений,— в которой утрачивается детерминированность субъекта и ценности» [2, с. 48]. Проблема смерти приобретает особую актуальность в постмодерне, в эпоху господства симулякров и симуляций. Во всех трех знаковых моделях субъекта присутствует элемент отчуждения и неподлинности, однако в «подделке» (ренессансная эпистема) и в «производстве» (классическая эпистема) нельзя говорить о полной утрате ценностей. Уникальность субъекта, его исключительность в ренессансной эпистеме (сущность– прототип), а также серийное, рациональное производство субъектности в классической эпистеме (сущность – прототипы) свидетельствует лишь о какой-то части недетерминированности, о какой-то части несовпадения человека и субъекта. В «симуляции» уже нет самого ядра, нет самой сущности, ценности, ее невозможно обозначить, найти в бесконечности смыслов (прототип – прототипы). Идея смерти субъекта в постмодерне — это идея девальвации рационального, а оттого и ценностного отношения к собственному «Я». Такой субъект лишен своего стержня, он больше не личность, не имеет самость и идентичность как нечто устойчивое и неизменное, он даже может не иметь своего «Я». «Ибо, — как пишет Э. Фромм, — он меняет свое “Я” постоянно, исходя из принципа: “Я таков, каким ты хочешь меня купить”» [13, с. 227].

Таким образом, можно сделать вывод, что постструктуралисты осуществляют гносеологический разрыв с картезианской парадигмой субъекта, предпосылки которого рождаются как определенные кризисные точки системы в рамках самой картезианской парадигмы. Однако «эпистемный» сдвиг, т.е. выделение, разделение различных модальностей субъекта, на наш взгляд, не являются исключительно дискурсивными конструкциями различных философских методологий. В своих истоках они базируются на социально-антропологических предпосылках. Классическая эпистема — это эпоха Нового времени, эпоха бурного развития наук, эпоха прогрессистских воззрений на историю, эпоха становления и развития капиталистических отношений. Это время, когда человек объявлялся центром всего существующего. Центр находился буквально в самом человеке, в его субъектности, в его разумности, рациональности и просвещенности. Неклассическая, современная эпистема — это время социальных потрясений — она уже знает мировые войны, ядерное оружие, экономические и экологические кризисы, второй закон термодинамики. Человек уступает место центра тому, что Ж. Лакан назовет Символическим. Субъект — уже не человек, а большой Другой, который расчленен, децентрирован и не подконтролен [9, с. 79].

Различение классической и неклассической моделей субъекта приводит к совершенно иному пониманию человека как субъекта. Согласно этому новому взгляду человек не лежит в основании самого себя, не является господином ни себя, ни бытия, не рассматривается более ни как самоочевидность, ни как самополагание. Если опрокинуть гегелевскую диалектику раба и господина, то окажется, что картезианская парадигма субъекта как источник воли и власти, деятельности и автономии, как носитель свободы маркируется фигурой господина, суверена. Однако современная теория ставит во главу угла именно образ раба, подчиняющегося господину.

Субъект — это не универсальный социальный принцип, это гносеологическое приобретение философии и науки Нового времени; он имеет свое важное историческое значение на определенном этапе развития знания, но он и теряет свое значение вместе с трансформацией этого знания. Таким образом, структуралистская проблема «децентрации», с одной стороны, является когнитивной проблемой ограниченности наших дискурсивных и описательных практик, с другой — проблемой автономности человека, сознательности и целостности. Постепенная девальвация субъекта, отчуждение человека от субъекта, которые можно проследить в эпистемах «субъекта», в конечном итоге должны побудить человека пересмотреть свое место в мире и найти новые основания для самоопределения и становления себя как субъекта социального и исторического процесса.

Дальнейшей перспективой исследования может стать изучение другого историко-философского разлома — онтологического пересмотра картезианской парадигмы субъекта. Причем ввиду исторических особенностей развития философского дискурса сам онтологический поворот должен быть рассмотрен с двух позиций. Во-первых, с точки зрения критической онтологии франкфуртской школы, предпосылкой которой является диалектический материализм Маркса. Основная идея франкфуртцев заключается в том, что познающим субъектом является не обособленный человек, а человек, включенный во всю совокупность общественных отношений (тотальный субъект), редуцированный до объекта господства, манипулирования, порабощения. Во-вторых, с точки зрения таких философских направлений, как философия жизни, экзистенциализм, персонализм, прагматизм, критикующих картезианскую парадигму субъекта за излишний гносеологизм. Согласно данной философской позиции человек — это не только познающий субъект, но также субъект действующий, поэтому необходимо акцентировать внимание не только и не столько на познавательных, сколько на «жизненных», экзистенциальных аспектах человеческого бытия.

Список литературы

1. Баткин Л. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М.: Наука, 1989. 272 с.
2. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. 4-е изд. М.: Добросвет: Изд-во КДУ, 2011. 392 с.
3. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа / пер. с нем. Г.Г. Шпета. СПб.: Наука, 1992. 444 с.
4. Декарт Р. Сочинения: в 2 т.: пер. с лат. и фр. Т. 1 / сост., ред., вступ. ст. В.В. Соколова. М.: Мысль, 1989. 654 c.
5. Декарт Р. Сочинения: в 2 т.: пер. с лат. и фр. Т. 2 / сост., ред. и примеч. В.В. Соколова. М.: Мысль, 1994. 633 с.
6. Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. Н. Автономовой. М.: Ad Marginem, 2000. 512 с.
7. Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии / пер. с англ. С. Щукиной. М.: Изд. дом «Дело» РАНХиГС, 2014. 528 с.
8. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. 591 с.
9. Лакан Ж. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55) / пер. с фр. А. Черноглазова. М.: Гнозис: Логос. 1999. 520 с.
10. Лосев А. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. 623 с.
11. Рябушкина Т. Рефлексия как метод самопознания: к вопросу о кризисе оснований картезианской и посткартезианских теорий субъективности // NB: Философские исследования. 2013. № 1. С. 1–59. DOI: 10.7256/2306-0174.2013.1.268.
12. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики / под ред. Ш. Балли, А. Сеше; пер. с фр. А. Сухотина. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. 432 с.
13. Фромм Э. Иметь или быть? / пер. с нем. Э.М. Телятниковой. М.: АСТ: Астрель, 2010. 314 с.
14. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М.: Прогресс, 1977. 488 с.

Получено28.01.2016

Просьба ссылаться на эту статью в русскоязычных источниках следующим образом:

ПанковаЕ.С. Кризис картезианской парадигмы субъекта как «эпистемный сдвиг» // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2016. Вып.2(26). С. 32–38.doi: 10.17072/2078-7898/2016-2-32-38

17. Ньютоно-картезианская картина мира

Научная картина
мира в XVIII веке

Законы механики
Ньютона

К XVIII
веку трудами многих ученых запада
сложились представления о мире и
некоторых законах природы. Обобщил эти
представления и отшлифовал их Ньютон.
Этот период был так охарактеризован
Энгельсом: «…Первый период нового
естествознания в области неорганического
мира заканчивается Ньютоном…» Какова
же была картина мира в это время или
какова была научная парадигма^* XVIII
века?

Термин «парадигма»
(paradigma — пример, образец) ввел американский
философ Томас Кун в 70-х годах нашего
века. Совокупность признанных научных
достижений дает обычно в течение
некоторого времени научному обществу
модель постановки проблем и способов
их решения. Такая система взглядов на
мир и способов его исследования носит
название парадигмы. Трудами великих
физиков XVIII века была создана картина
мира и соответствующая ей философия,
которые получили название
Ньютоно-Картезианской модели мира.
Наибольшие достижения, носящие характер
законченности, были сделаны в механике.
Это прежде всего законы механики, о
которых должно быть известно каждому
школьнику. Напомним эти законы в
формулировке Ньютона.

Закон
I:
Всякое тело продолжает удерживаться в
своем состоянии покоя или равномерного
и прямолинейного движения, пока оно не
принуждается приложенными силами
изменить это состояние.

Закон
II:
Изменение количества движения
пропорционально приложенной движущей
силе и происходит по направлению той
прямой, по которой эта сила действует
предполагается здесь, что масса m=const;
через F, V, a,  обозначены
сила, скорость, ускорение и время.

Закон
III:
Действию всегда есть равное и
противоположное противодействие, иначе
— взаимодействие двух тел друг на друга
равны и направлены в противоположные
стороны.

Из этих законов
был получен ряд важных следствий: принцип
суперпозиции сил (правило параллелограмма
сил), закон сохранения количества
движения для замкнутой системы.

Cущественный вклад
был внесен Ньютоном в открытие закона
тяготения: сила тяготения обратно
пропорциональна квадрату расстояния.
Эти законы изложены в «Началах»
Ньютона (1687), где указана основная
тенденция современного ему естествознания
«подчинить явления природы законам
математики». Кроме того, Ньютон
предложил механизм сопротивления,
испытываемого телом при его движении
в жидкости, т. е. изучал сложные вопросы
гидродинамики вязкой жидкости.

Детерминизм и
случайность

В «Началах»
четко изложены взгляды Ньютона на
пространство и время, относительное и
абсолютное движение. Ньютон полагал,
что можно говорить об абсолютном движении
тел, если ввести понятия абсолютного
пространства и времени.

«Абсолютное
истинное математическое время …
протекает равномерно и иначе называется
длительностью».

«Относительное,
кажущееся или обыденное время есть …
мера продолжительности, употребляемое
в обыденной жизни вместо истинного
времени, как-то: час, день, месяц, год».

«Абсолютное
пространство по самой своей сущности
безотносительно к чему бы то ни было
внешнему, остается всегда одинаковым
и неподвижным».

Мы здесь не
рассматриваем работ Ньютона в области
электричества, магнетизма, теории света
и цвета и др. Отметим только, что для
математической реализации различных
уравнений он развил анализ бесконечно
малых величин, что составляет основу
высшей математики и в наше время.

В заключение
отметим, что с выходом в свет «Начал»
слава Ньютона стала общепризнанной,
его авторитет непререкаемым.

Итак, по
Ньютоно-Картезианской модели мира:

• материя существует
  в трехмерном (евклидовом) пространстве
  во времени;

• в мире наблюдается
  линейная причинно-следственная связь;

• материя, пространство
  и время независимы друг от друга;

• материальный мир
  имеет четко очерченные границы.

В
физике в XVIII веке достаточно полно
изучено механическое движение и мало
известны другие формы движения. Ученые
того времени и начала XIX в. были убеждены,
что если задать законы движения (законы
Ньютона), начальное положение тела в
координатах x_o,
y_o,
z_o и
начальные скорости Vx_о,
Vy_o,
Vz_o,
то поведение системы полностью определено
и известно заранее, т. е. возможно
рассчитать положение и скорости тел в
любой момент времени в прошлом и
настоящем. Мир как бы является грандиозным
часовым механизмом, который однажды
был заведен. В начале XIX века французский
физик и математик Лаплас утверждал, что
если некий демон знает начальные
координаты и скорости, то все может быть
им предсказуемо, т. к. Вселенная развивается
по вполне фаталистическим законам.
Незнание субъективно, оно не отражает
закона Природы, т. е. случайность в этой
картине мира объективно не существует,
за ней скрываются вполне детерминированные
параметры системы. Их знает демон
Лапласа^*,
а мы их не знаем.

Итак, в классической
механике процессы обратимы и там нет
места случайности, все предопределено
и все можно в принципе вычислить. Однако
не все могли согласиться с таким видением
мира, интуиция отдельных современников
протестовала против такой картины мира
и особенно остро это ощущали люди
искусства. В 1802 году английский поэт У.
Блейк писал:

«…Да спасет
нас Бог
от одностороннего видения
и
Ньютонова сна…»

Заметим, что у
некоторых наших современников, в том
числе и ученых разных специальностей,
картина мира базируется на приведенных
здесь постулатах XVIII в. , но как увидим
дальше, все значительно сложнее и богаче.

В течение последних
трех столетий в западной науке
господствовала ньютоно-картезианская
парадигма — система мышления, основанная
на трудах британского естествоиспытателя
Исаака Ньютона н французского философа
Рене Декарта. Используя эту модель,
физика добилась удивительного прогресса
и завоевала себе солидную репутацию
среди всех прочих дисциплин. Ее уверенная
опора на математику, эффективность в
решении проблем и успешные практические
приложения в различных областях
повседневной жизни сделались тогда
стандартом для всей науки. Умение
увязывать базисные концепции и открытия
с механистической моделью Вселенной,
разработанной в физике Ньютона, стало
важным критерием научной узаконенности
в более сложных и менее разработанных
областях — таких, как биология, медицина,
психология, психиатрия, антропология
и социология. Поначалу приверженность
механистическому взгляду дала весьма
позитивный толчок научному прогрессу
этих наук. Однако, в ходе дальнейшего
развития концептуальные схемы, выведенные
из ньютоно-картезианской парадигмы,
утратили свою революционную силу и
стали серьезным препятствием для
изысканий и прогресса в науке. С начала
двадцатого века, претерпев глубокие и
радикальные изменения, физика преодолела
механистическую точку зрения на мир и
все базисные допущения ньютоно-картезианской
парадигмы. В этой экстраординарной
трансформации она становилась все
сложнее, эзотеричнее и непостижимее
для большинства ученых, работавших в
других областях. Таким дисциплинам, как
медицина, психология и психиатрия, не
удалось приспособиться к этим быстрым
переменам и укоренить их в своем способе
мышления. Мировоззрение, уже давно
устаревшее для современной физики,
по-прежнему считаться научным во многих
других областях — в ущерб будущему
прогрессу. Наблюдения и факты,
противоречащие механистической модели
Вселенной, чаще всего отбрасываются
или замалчиваются, а исследовательские
проекты, не относящиеся к доминирующей
парадигме, лишаются финансирования.
Самые яркие тому примеры — психология,
альтернативные подходы в медицине,
исследования психоделиков, танатология
и некоторые области полевых антропологических
исследований. За последние два десятилетия
антиэволюционная и антипродуктивная
природа старой парадигмы становилась
все более очевидной особенно в научных
дисциплинах, изучающих человека. В
психологии, психиатрии и антропологии
концептуальный «пуританизм» достиг
такой степени, что эти дисциплины
оказались перед лицом глубокого кризиса,
сравнимого по размаху с кризисом физики
во времена эксперимента Майкельсона-
Морли. Возникла насущная необходимость
в фундаментальном сдвиге парадигмы,
который позволил бы вместить и воспринять
постоянно увеличивающийся наплыв
революционных фактов из самых разных
областей, которые никак не соответствуют
старым моделям. Многие исследователи
полагают, что с новой парадигмой можно
будет заполнить брешь, отделяющую наши
традиционные психологию и психиатрию
от глубокой мудрости древних и восточных
систем мышления. Перед детальным
обсуждением причин грядущей научной
революции и ее возможных направлений,
кажется уместным описать характерные
черты старой парадигмы, адекватность
которых в настоящее время весьма
сомнительна. Механистическая Вселенная
Ньютона — это Вселенная твердой материи,
состоящей из атомов, маленьких и неделимых
частиц, фундаментальных строительных
блоков. Они пассивны и неизменны, их
масса и форма всегда постоянны. Самым
важным вкладом Ньютона в модель греческих
атомистов (во всем остальном схожую с
его моделью) было точное определение
силы, действующей между частицами. Он
назвал ее силой тяготения и установил,
что она прямо пропорциональна
взаимодействующим массам и обратно
пропорциональна квадрату расстояния.
В ньютоновской системе тяготение —
довольно таинственная сущность. Оно
представляется неотъемлемым атрибутом
тех самых тел, на которые действует: это
действие осуществляется мгновенно,
независимо от расстояния. Другой
существенной характеристикой ньютоновского
мира является трехмерное пространство
классической эвклидовой геометрии,
которое абсолютно, постоянно и всегда
пребывает в покое. Различие между
материей и пустым пространством ясное
и недвусмысленное. Подобным образом,
время абсолютно, автономно и независимо
от материального мира; оно представляется
однородным и неизменным потоком из
прошлого через настоящее в будущее. В
соответствии с теорией Ньютона все
физические процессы можно свести к
перемещению материальных точек под
действием силы тяжести, действующей
между ними и вызывающей их взаимное
притяжение. Ньютон смог описать динамику
этих сил при помощи нового, специально
разработанного математического подхода
— дифференциального исчисления. Итоговым
образом такой Вселенной является
гигантский и полностью детерминированный
часовой механизм. Частицы движутся в
соответствии с вечными и неизменными
законами, а события и процессы в
материальном мире являют собой цепь
взаимозависимых причин и следствий. В
силу этого возможно, хотя бы в принципе,
точно реконструировать любую прошлую
ситуацию во Вселенной или предсказать
будущее с абсолютной определенностью.
Практически этого никогда не происходит,
поскольку мы не в состоянии получить
детальную информацию обо всех сложных
переменных, входящих в данную ситуацию.
Теоретическую вероятность подобного
предприятия никто серьезно не исследовал.
Как и основное метафизическое допущение,
оно представляет существенный элемент
механистического взгляда на мир. Илья
Пригожин (Prigogine, 1980) назвал эту веру в
безграничную предсказуемость
«основополагающим мифом классической
науки». Равное по важности влияние
на философию и историю науки последних
двух столетий оказал один из величайших
французских философов Рене Декарт. Его
наиболее значительным вкладом в ведущую
парадигму была предельно заостренная
концепция абсолютной дуальности ума
(res cogitans) и материи (res extensa), следствием
которой стало убеждение, что материальный
мир можно описать объективно, без отсылки
к человеку-наблюдателю. Эта концепция
послужила инструментом для быстрого
развития естественных наук и технологии,
но одним из крайне нежелательных
результатов ее победы явилось серьезное
пренебрежение холистическим подходом
к пониманию человека, общества и жизни
на планете. В каком-то смысле картезианское
наследие оказалось еще менее податливым
элементом западной науки, чем ньютоновский
механистицизм. Даже Альберт Эйнштейн
— гений, подорвавший основания ньютоновской
физики, сформулировавший теорию
относительности и заложивший основы
квантовой теории — не смогло конца
освободиться от чар картезианского
дуализма (Caрга, 1982). Всякий раз используя
термин «ньютоно-картезианская
парадигма», мы должны помнить, что
западная механистическая наука исказила
и извратила наследие обоих великих
мыслителей. И для Ньютона, и для Декарта
понятие о Боге было существенным
элементом философии и мировоззрения.
Ньютон был глубоко духовной личностью,
серьезно интересовался астрологией,
оккультизмом и алхимией. По словам его
биографа Джона Мэйнарда Кейнса (Keynes,
1951), он был последним из великих магов,
а не первым великим ученым. Ньютон верил,
что Вселенная материальна по природе,
но не думал, что ее происхождение может
быть объяснено материальнами причинами.
Для него, Бог — это тот, кто изначально
создал материальные частицы, силы между
ними и законы, управляющие их движением.
Однажды сотворенная Вселенная будет
впредь функционировать как машина, а
значит, ее можно описать и понять в этих
терминах. Декарт тоже верил, что мир
существует объективно и независимо от
человека-наблюдателя. Однако для него
эта объективность основана на том, что
мир постоянно воспринимается Богом.
Западная наука поступила с Ньютоном и
Декартом так же, как Маркс и Энгельс с
Гегелем. Формулируя принципы диалектического
и исторического материализма, они
препарировали гегелевскую феноменологию
мирового духа — оставили его диалектику,
но заменили дух материей. Аналогичным
образом, концептуальное мышление во
многих дисциплинах предлагает прямую
логическую вытяжку из ньютоно-картезианской
модели, но образ божественного разума,
который был сердцевиной рассуждений
этих двух великих людей, из новой картины
исчез. Следующий за всем этим систематический
и радикальный философский материализм
стал новым идеологическим основанием
современного научного мировоззрения.
Во всех своих бесчисленных ответвлениях
и приложениях ньютоно-картезианская
модель оказалась чрезвычайно успешной
в самых различных областях. Она предложила
всестороннее объяснение фундаментальной
механики солнечной системы и была с
успехом использована для понимания
беспрерывного движения жидкости,
вибрации упругих тел и термодинамики.
Она стала основой и движущей силой
замечательного прогресса естественных
наук в XVIII и XIX веках. Дисциплины,
смоделированные по Ньютону и Декарту,
в деталях разработали картину Вселенной
в виде комплекса механических систем,
огромного агрегата из пассивной и
инертной материи, развивающегося без
участия сознания или созидательной
разумности. От «большого взрыва»
через изначальное расширение галактик
до рождения солнечной системы и ранних
геофизических процессов, создавших
нашу планету, космическая эволюция
якобы управлялась исключительно слепыми
механическими силами. По этой модели,
жизнь зародилась в первозданном океане
случайно, в результате беспорядочных
химических реакций. Точно так же клеточная
организация органической материи и
эволюция к высшим формам жизни возникли
механически, без участия разумного
принципа, в результате случайных
генетических мутаций и естественного
отбора, обеспечивающего выживание более
приспособленных. И в конце концов это
привело к разветвлению филогенетической
системы иерархически организованных
видов со все возрастающим уровнем
сложности. Затем, по дарвиновской
генеалогии когда-то очень давно, произошло
эффектное (и до сих пор необъяснимое)
событие: бессознательная и инертная
материя стала осознавать себя и окружающий
мир. Хотя механизм этого чудесного
события находится в полном противоречии
даже с наименее строгими научными
рассуждениями, правильность этого
метафизического предположения считается
сама собой разумеющейся, а решение
проблемы молчаливо переадресовывается
к будущим исследованиям. Исследователи
не пришли к согласию даже в том, на какой
эволюционной стадии возникло сознание.
Однако убеждение, что сознательность
присуща только живым организмам и что
она требует высокоразвитой центральной
нервной системы, составляет основной
постулат материалистического и
механистического мировоззрения. Сознание
рассматривается как продукт
высокоорганизованной материи (центральной
нервной системы) и как эпифеномен
физиологических процессов в головном
мозге. Вера в то, что сознание производится
головным мозгом, разумеется, не совсем
произвольна. Она основывается на большом
числе наблюдений в клинической и
экспериментальной неврологии и
психиатрии, которые указывают на тесную
связь между различными аспектами
сознания и физиологическими или
патологическими процессами в головном
мозге — такими, как травмы, опухоли или
инфекции. Например, контузия мозга или
кислородная недостаточность могут
привести к потере сознания. Опухоль или
травма височной доли влекут за собой
иные искажения сознательных процессов,
отличающиеся от тех, что вызваны
префронтальными поражениями. Инфекционные
заболевания мозга или применение
некоторых лекарственных средств с
психоактивными свойствами (снотворных,
стимуляторов или психоделиков) тоже
способствуют характерным изменениям
сознания. В некоторых случаях изменения
сознания из-за неврологических расстройств
настолько специфичны, что могут помочь
в коррекции диагноза. Больше того,
успешное нейрохирургическое или иное
медицинское вмешательство может вызвать
отчетливое клиническое улучшение. Эти
наблюдения без всякого сомнения
демонстрируют существование тесной
связи между сознанием и головным мозгом,
однако, не обязательно доказывают, что
сознание является продуктом мозга.
Логика этого полученного механистической
наукой вывода весьма сомнительна, и,
разумеется, можно себе представить
теоретические системы, которые объясняли
бы имеющиеся данные совершенно иначе.
Иллюстрацией может послужить такой
простой пример, как телевизор. Качество
изображения и звука строго зависит от
правильной работы всех компонентов, а
неисправность или поломка какого-то из
них приведет к весьма специфическим
искажениям. Телевизионный механик может
найти неисправный компонент по характеру
искажения и устранить поломку, заменив
или отремонтировав нужные детали. Никто
из нас не увидит в этом научного
доказательства того, что программа
должна генерироваться в телевизоре,
поскольку телевизор — искусственная
система, и ее функции хорошо известны.
А ведь как раз такой по типу вывод получен
механистической наукой в отношении
мозга и сознания. В этой связи интересно,
что Уайлдер Пенфилд (нейрохирург с
мировым именем, проведший потрясающие
исследования головного мозга и сделавший
значительный вклад в современную
нейрофизиологию) в книге «Тайна
сознания» (Penfield, 1976), подводящей итог
работе, которой посвящена вся его жизнь,
выразил глубокое сомнение в том, что
сознание является продуктом мозга и
его можно объяснить в терминах церебральной
анатомии и физиологии. В материалистической
науке индивидуальные организмы являются
по сути отдельными системами, способными
сообщаться с внешним миром и между собой
только через органы чувств; все эти
коммуникации происходят в известных
формах энергии. Ментальные процессы
объясняются с точки зрения реакции
организма на окружающую среду и творческой
обработки сенсорной информации,
полученной раньше и хранящейся в мозге
в форме энграмм. Здесь материалистическая
психология использует кредо английской
эмпирической школы, кратко выраженное
Джоном Локком (Locke, 1823): «Nihil est in
intellectum quod non priunt fueritin sensu» («в разуме
нет ничего, чего не было бы раньше в
чувствах»). В силу линейности времени
прошлые события безвозвратно теряются,
если не записываются специфическими
системами памяти. Значит, воспоминания
любого вида требуют специального
материального субстрата — клеток
центральной нервной системы или
физико-химического генетического кода.
Воспоминания о событиях жизни индивида
сохраняются в банках памяти центральной
нервной системы. Психиатрия уже признала
клиническую очевидность того, что люди
способны не только сознательно
восстанавливать эти воспоминания, но
и при определенных обстоятельствах
актуально проживать их заново, в живой
и насыщенной форме. Единственным,
насколько это известно, субстратом для
передачи наследственной и филогенетической
информации является физико-химический
код молекул ДНК и РНК. Современная
медицинская модель признает возможность
такой передачи для информации, относящейся
к механике эмбрионального развития,
конституциональным факторам, наследственной
предрасположенности, унаследованным
от родителей характеристикам или
дарованиям и другим аналогичным явлениям,
но уверенно отвергает передачу сложных
воспоминаний о специфических событиях,
предшествовавших зачатию индивида. Под
влиянием модели Фрейда в ведущих
направлениях психиатрии и психотерапии
закрепилось понятие о новорожденном
как о tabula rasa (пустой, чистой доске), а о
его развитии — как полностью определяемом
последовательностью детских переживаний.
Современная медицинская теория отрицает
возможность того, что опыт биологического
рождения записан в памяти ребенка; и
обычный довод в медицинских учебниках
— недоразвитость коры головного мозга
у новорожденного (не закончена миелинизация
оболочки церебральных нейронов). В
эволюционных умозрениях психиатров и
психологов пренатальным влияниям
подвержены лишь наследственность,
слабые, неясные конституциональные
факторы, физические дефекты организма
и, возможно, различия в относительной
силе различных инстинктов. В
материалистической психологии доступ
к любой новой информации возможен только
по прямому сенсорному каналу при помощи
перестановки старых данных или совмещения
их с новыми. Даже такие явления, как
разум, искусство, религия, этика и наука
сама по себе, в механистической науке
объясняются как продукты материальных
процессов в мозге. Вероятность того,
что человеческая разумность развилась
из химического ила первобытного океана
благодаря всего-навсего случайной
последовательности механических
процессов, кто-то недавно очень удачно
сравнил с вероятностью того, что ураган,
пронесшийся сквозь гигантскую помойку,
случайно соберет «Боинг-747». И в
этом невероятном допущении заложено
метафизическое положение, недоказуемое
существующими научными методами. Весьма
далекое от научного образца информационного
процесса (как яростно утверждают его
сторонники), оно при современном состоянии
знаний вряд ли представляет собой
большее, чем один из ведущих мифов
западной науки. Десятилетиями
механистическая наука упражнялась в
защите своих систем убеждений, обзывая
любое серьезное отклонение от
перцептуального и концептуального
соответствия ньютоно-картезианской
модели «психозом», а все исследования,
накапливающие несовместимые с ней
данные — «плохой наукой». И судя по
всему, самый непосредственный вред эта
стратегия нанесла теории и практике
психиатрии. Современная психиатрическая
теория не способна адекватно учесть
широкий диапазон явлений, выходящих за
рамки биографических реалий
бессознательного, таких как перинатальные
и трансперсональные переживания,
детально обсуждаемые на страницах этой
книги. Поскольку для подлинного понимания
почти всех проблем, с которыми имеет
дело психиатрия, глубокое знание
трансбиографических областей опыта
ничем не заменимо, эта ситуация имеет
серьезные последствия. В частности,
более глубокое понимание психотических
процессов фактически невозможно без
признания трансперсональных измерений
души. А существующие объяснения либо
предлагают поверхностные и неубедительные
психодинамические интерпретации,
которые сводят данные проблемы к
биографическим факторам раннего детства,
либо постулируют неизвестные биохимические
факторы, якобы объясняющие искажения
«объективной реальности» вместе
с другими странными и непостижимыми
проявлениями. И, судя по всему, самый
непосредственный вред эта стратегия
нанесла теории и практике психиатрии.
Современная психиатрическая теория не
способна адекватно учесть широкий
диапазон явлений, выходящих за рамки
биографических реалий бессознательного
— таких как перинатальные и трансперсональные
переживания, детально обсуждаемые на
страницах этой книги. Поскольку для
подлинного понимания почти всех проблем,
с которыми имеет дело психиатрия,
глубокое знание трансбиографических
областей опыта ничем не заменимо, эта
ситуация имеет серьезные последствия.
В частности, более глубокое понимание
психотических процессов фактически
невозможно без признания трансперсональных
измерений души. А существующие объяснения
либо предлагают поверхностные и
неубедительные психодинамические
интерпретации, которые сводят данные
проблемы к биографическим факторам
раннего детства, либо постулируют
неизвестные биохимические факторы,
якобы объясняющие искажения «объективной
реальности» вместе с другими странными
и непостижимыми проявлениями.
Объяснительная слабость старой парадигмы
еще более очевидна в отношении таких
важных социокультурных явлений как
шаманизм, религия, мистицизм, ритуалы
перехода, древние мистерии и церемонии
целительства в различных доиндустриальных
культурах. В нынешней тенденции низвести
мистические переживания и духовную
жизнь до культурно приемлемых
квазипсихотических состояний, до
примитивного суеверия или неразрешенных
детских конфликтов и зависимостей, ясно
видно серьезное непонимание их истинной
природы. Попытку Фрейда приравнивать
религию к неврозам навязчивых состояний
можно считать адекватной в лучшем случае
по отношению к одному лишь аспекту
религии — к исполнению ритуалов. Он
оставил без внимания ключевое для
развития всех великих религий значение
самостоятельного визионерского опыта
альтернативных реальностей. Столь же
сомнительны бесчисленные теории,
вдохновленные психоанализом, которые
пытаются объяснить исторические события
апокалиптического размаха (войны,
кровавые революции, геноцид и тоталитарные
системы), как результат детских травм
и других событий из биографии исторических
личностей. Недостаток приемлемых
объяснений у старых моделей представляет
только одну сторону их негативной роли
в психиатрии. Кроме этого, они оказывают
сильнейшее противодействие непредвзятому
освоению новых наблюдений и областей,
как только оно оказывается несовместимым
с их базисными предположениями о
реальности. Иллюстрацией тому может
служить нежелание ведущих психологов
и психиатров принять лавину данных,
приходящих из многочисленных источников
— из практики юнгианского анализа и
новых видов эмпирической психотерапии,
из исследований опыта смерти и предсмертных
феноменов, изучения психоделиков,
современных парапсихологических штудий
и отчетов «антропологов-визионеров».
Особенно пагубна жесткая приверженность
к ньютоно-картезианской парадигме для
практики психиатрии и психотерапии.
Именно она ответственна за неправильное
применение медицинских моделей в тех
областях психиатрии, которые имеют дело
не с заболеваниями, а с проблемами образа
жизни. Сотворенный западной наукой
образ вселенной является прагматически
полезной конструкцией, помогающей
организовывать наблюдения и получать
данные. Однако его слишком часто путают
с точным и всесторонним описанием
реальности. В результате этой
гносеологической ошибки перцептуальное
и когнитивное соответствие с
ньютоно-картезианским мировоззрением
считается обязательным для нормальной
психики. Серьезные отклонения от такого
«правильного восприятия реальности»
рассматриваются поэтому, как знаки
серьезной психопатологии, отражающие
расстройство или повреждение органов
чувств и центральной нервной системы,
общее нездоровье или болезнь. В этом
контексте необычные состояния сознания
обычно считаются (с некоторыми
исключениями) симптомами умственного
расстройства. Сам термин «измененные
состояния сознания» ясно предполагает,
что они представляют собой искаженные
или неполноценные версии правильного
восприятия «объективной реальности».
В таких обстоятельствах было бы абсурдным
полагать, что измененные состояния
сознания имеют какую- либо онтологическую
или гносеологическую релевантность. И
равным образом вряд ли можно поверить,
что эти необычные формы разумности, по
существу патологичные, несут в себе
хоть какой-то подлинный терапевтический
потенциал. Поэтому главной ориентацией
в психиатрической терапии становится
устранение любых симптомов и любых
необычных явлений, а вслед за тем
возвращение индивида в мир согласованных
восприятий и переживаний.

хорошая новость для окружающей среды? |GreenCityzen

На протяжении более 400 лет, с тех пор как на сцену вышел французский математик Рене Декарт, ученые и инженеры руководствовались его подходом к решению задач. Декартовский метод, также называемый рационализмом, использует систематический процесс для сведения понятий к их самым основным элементам. Это нисходящий метод анализа, создающий серию того, что можно рассматривать как серию черных ящиков, в каждый из которых встроена фиксированная математическая функция или алгоритм. Этот детерминистский подход обеспечил успех западной технологии.

«Современный промышленный дизайн в основном вдохновлен подходом Декарта»

Современные разработки в области механики, электроники и программного обеспечения в основном вдохновлены этой парадигмой редукционизма или упрощения.
Тем не менее, в эпоху Интернета вещей декартовские модели, похоже, достигли своего предела.

Почему Декарту не удалось смоделировать мир природы?

Декартова модель рассматривает физический мир как сумму статичных и неизменных замкнутых систем. Это точная модель, когда речь идет о таких вещах, как столы, стулья или даже грузовик. Но эта модель не работает так же хорошо, когда мы говорим об открытых системах, сосуществующих и обменивающихся со своим окружением.

Как указал Эдгар Морин в [1], большинство систем в естественном мире нестабильны и постоянно компенсируются, чтобы достичь устойчивого состояния. В качестве примера этой сложности он указывает на пламя свечи, круговое движение водоворота, растущий организм, терморегуляцию. Все эти явления являются открытыми системами, потому что они обмениваются энергией или материалом с окружающей средой. Эти природные системы находятся в состоянии постоянного изменения, вызванного внешними событиями, и обладают способностью приспосабливаться к новым условиям. Декартовский метод изо всех сил пытается объяснить эти типы открытых систем.

«Винер подчеркивает важность моделей открытых систем и вводит важное новшество: связь обратной связи»

В 50-х годах американский математик Норберт Винер [2] с кибернетической теорией действительно подверг картезианскому мышлению испытание. Кибернетика является краеугольным камнем современной робототехники и дисциплиной, наполненной сложностью открытых систем. Представляя свою теорию кибернетики, Винер обращается к недостаткам Декарта и картезианскому подходу к моделям замкнутых систем. Винер подчеркивает важность моделей открытых систем и вводит важное новшество: связь обратной связи. Когда система производит какое-либо изменение в своей среде, это изменение отражается с помощью обратной связи, которая инициирует системное изменение. Петли обратной связи позволяют системам постоянно адаптироваться и дают системам возможность регулировать свое поведение для достижения оптимальной производительности.

Декартова модель или «слепая граница»

До сих пор при моделировании системы в ее естественной среде обратная связь была редко доступна, потому что часто необходимо постоянно исследовать и воспринимать окружающую среду; чаще всего в труднодоступных местах.

«Устранение слепого запаса, используемого в большинстве промышленных и городских систем, экономит ресурсы и повышает производительность».

Невозможность реализации контуров обратной связи в кибернетических системах привела к обходному пути со встроенными запасами, предназначенными для адаптации к изменениям условий эксплуатации. Например, в газопроводах система обычно включает 30-процентный запас по давлению для обеспечения доставки к конечному узлу. Запас по давлению повышает надежность системы, но, поскольку запас часто выше, чем необходимо, в конечном итоге это приводит к растрате ресурсов и снижению общей производительности.

Использование полей для компенсации отсутствия обратной связи стало обычной практикой, особенно в системной инженерии, поскольку это позволяет оператору компенсировать любые ошибки в модели системы, используя своего рода страховку для защиты от непредвиденных обстоятельств. Отходы, производимые этими запасами, рассматриваются как необходимые затраты, необходимые для поддержания баланса системы с течением времени.

Большинство систем в промышленности или городе используют такой запас, что приводит к растрате ресурсов и снижению производительности. Это касается ирригационных систем, газо- и водораспределения, мониторинга инфраструктуры освещения …

Настоящая революция Интернета вещей уже здесь

Появление Интернета вещей (IoT) выводит теорию кибернетики Винера на новый этап и дает ученым и инженерам очень вескую причину отказаться от использования декартовой модели и потерянная маржа. Миллиарды зондов, чувствительных к окружающей среде, способных работать в сложных условиях, идеально подходят для создания петель обратной связи в кибернетических системах даже в очень больших масштабах и позволяют значительно улучшить то, как мы оптимизируем производительность системы и управляем ресурсами.

«Интернет вещей с его миллиардами зондов, чувствительных к окружающей среде, означает конец Декарта и делает кибернетику реальностью в больших масштабах».

Настоящая революция IoT уже здесь: наши города и промышленные инфраструктуры могут использовать преимущества кибернетических моделей и концентрироваться на оптимальных экологических характеристиках и доставке ресурсов.

Что делать, если труба протекает?

Чтобы увидеть преимущество кибернетической модели над декартовой, рассмотрим систему полива зеленых насаждений. Используя декартовый метод, мы учитываем потребности растений в поливе в течение года, а также исторические погодные условия, которые помогают прогнозировать количество сезонных дождей. Как показано на рис. 1, модель создает план полива, определяя частоту и объем подачи, которые затем передаются в модель трубы.

Рисунок 1: Простая декартова модель

Но что, если произойдет что-то неожиданное? Может, труба течет, или погода необычная. Что тогда? В лучшем случае план полива компенсирует непредвиденные обстоятельства, и зеленые насаждения выживают, даже несмотря на то, что в остальное время вода тратится впустую из-за запаса. В худшем случае зелень погибнет.

Однако с кибернетической моделью мы можем ввести петлю обратной связи. Мы сделаем это с помощью датчика влажности почвы, подключенного к Интернету вещей. Полученная система, показанная на рис. 2, может автоматически корректировать инструкции по поливу в ответ на непредвиденные изменения влажности почвы, вызванные сильным дождем, засухой или даже протекающей трубой.

Рис. 2. Кибернетическая модель

Датчик IoT добавляет в модель восходящие данные, тем самым сокращая потери и облегчая выявление непредвиденных событий и реагирование на них. Наличие в системе интероперабельного подключения к внешнему источнику данных через Интернет вещей также создает эффективный способ отслеживания внешних воздействий на систему. Каждый элемент в общей системе может иметь возможность работать автономно, и со временем модель становится динамичной, поскольку имеет возможность автокоррекции.

Смерть Декарта

Интернет вещей — это, по сути, способ соединить традиционный Интернет с физическим миром.

Интернет вещей положил конец редукционистской парадигме, выдвинутой Декартом. Интернет вещей позволяет нам выйти за рамки объектно-ориентированной модели, в которой используется линейная причинно-следственная связь с нисходящим подходом, поэтому мы можем принять целостную модель, ориентированную на отношения и использующую рекурсивную причинно-следственную связь с восходящим подходом.

Технология Интернета вещей дает возможность управлять систематическим или кибернетическим переходом. Это могло бы значительно улучшить соответствие моделей реальности, позволяя экономить ресурсы, повышать производительность и предвидеть непредвиденные ситуации/аварийные ситуации.

Реальный мир непредсказуем, и системы, которые мы разрабатываем для работы в реальном мире, должны справляться с этой непредсказуемостью. Интернет вещей обеспечивает лучшее соответствие между моделями и реальностью и, как следствие, лучше справляется с непредсказуемостью, а также экономит ресурсы и повышает производительность.

—–

[1] Эдгар Морин «Введение в сложное мышление»
[2] Норберт Винер «Кибернетика: или управление и связь в животном и машине»

Франсуа Хамон Генеральный директор GreenCityZen

О GreenCityZen

GreenCityZen является пионером в области экологически чистых технологий в области промышленного Интернета вещей (IoT) для промышленности и умного города. HummBox — это решение для непрерывного измерения данных об окружающей среде: от датчика до приборной панели. Устройства с низким энергопотреблением, быстрое развертывание и функциональная совместимость являются сильными преимуществами, которые приносят немедленные выгоды, такие как снижение затрат на выезды на места, повышение производительности процессов и помощь в расширении предлагаемых услуг.

Декартианство | Определение, философия, убеждения, примеры и факты

Malebranche

Смотреть все СМИ

Ключевые люди:

Дональд Дэвидсон

Похожие темы:

философия
методическое сомнение
Мыслю, следовательно, существую
Декартов круг
ясность и отчетливость

Просмотреть весь связанный контент →

Сводка

Прочтите краткий обзор этой темы

Картезианство , философские и научные традиции, восходящие к трудам французского философа Рене Декарта (1596–1650).

Декартовская система

Метафизически и эпистемологически картезианство является разновидностью рационализма, потому что картезианцы считают, что знание — в действительности определенное знание — может быть получено посредством разума из врожденных идей. Таким образом, он противостоит традиции эмпиризма, восходящей к Аристотелю (384–322 гг. до н. э.) и согласно которой все знания основаны на чувственном опыте и поэтому (поскольку чувственный опыт подвержен ошибкам) ​​только вероятны. На практике, однако, картезианцы разработали вероятностные научные теории на основе наблюдений и экспериментов, как и эмпирики. Картезианцы были вынуждены довольствоваться неопределенностью в науке, потому что верили во всемогущество Бога и в то, что его воля совершенно свободна; отсюда следует, что Бог мог бы, если бы захотел, любую кажущуюся истину сделать ложью, а любую кажущуюся ложь — даже логическое противоречие — истиной. Человеческий интеллект, напротив, конечен; таким образом, люди могут быть уверены только в том, что открывает Бог, и в том факте, что они и Бог существуют. Декарт утверждает, что у человека есть определенное знание о собственном существовании, потому что он не может мыслить, не зная, что он существует; это понимание выражается как «Cogito, ergo sum» (лат. «Я мыслю, следовательно, существую») в его Рассуждение о методе (1637) и как «Я думаю, я существую» в его Медитациях (1641). В «Размышлениях » Декарт также утверждает, что, поскольку мы конечны, мы не можем создать идею бесконечности, но у нас есть идея бесконечного Бога, и поэтому Бог должен существовать, чтобы вызвать у нас эту идею. Он также говорит, что, хотя мы не имеем непосредственного знакомства с материальным миром, даже с нашими собственными телами, а только с идеями, представляющими материальный мир, мы не можем знать материальный мир непосредственно. Мы знаем, что оно существует только потому, что Бог не обманщик.

Картезианцы приняли онтологический дуализм двух конечных субстанций, разума (духа или души) и материи. Сущность ума — самосознательное мышление; сущность материи — протяженность в трех измерениях. Бог есть третья, бесконечная субстанция, сущностью которой является необходимое существование. Бог объединяет разум с телом, чтобы создать четвертую, составную субстанцию, человека. Люди получают общее знание, размышляя о врожденных идеях разума, материи и Бога. Однако для познания конкретных событий в мире люди зависят от телесных движений, которые передаются от органов чувств по нервам в мозг, чтобы вызвать чувственные идеи, т. е. ощущения, в уме. Таким образом, для картезианцев познание материального мира носит косвенный характер.

Этот дуализм разума и материи порождает серьезные проблемы, касающиеся причинного взаимодействия и знания. Учитывая, что разум и материя столь радикально различны, как тело может заставить разум иметь чувственные идеи? Точно так же, как ум может заставить тело двигаться? Как может ум познавать материальный мир посредством чувственных идей, которые являются ментальными? Другими словами, как идеи могут представлять свойства материальных объектов, если разум и материя существенно различны? Различные направления картезианской философии развивались из разных ответов на эти вопросы.

Философия Декарта уходит корнями в его математику. Он изобрел аналитическую геометрию — метод решения геометрических задач алгебраически и алгебраических задач геометрически — который является основой исчисления бесконечно малых, разработанного сэром Исааком Ньютоном (1642–1727) и Готфридом Вильгельмом Лейбницем (1646–1716). Метод, обсуждаемый в его «Рассуждениях о методе », в основном является расширением аналитического математического метода, который он применяет ко всем отраслям науки.

Первыми картезианцами были голландские и французские физики и физиологи, которые пытались объяснить физические и биологические явления исключительно в механистических терминах, т. е. исключительно в терминах материи и ее движения и особенно без обращения к аристотелевским понятиям, таким как форма и конечная причина. Первый ученик Декарта в Нидерландах, Хенрикус Региус (1598–1679), преподавал картезианскую физику в Утрехтском университете, хотя, к огорчению Декарта, отверг метафизику Декарта как не относящуюся к науке. Другой ученик, французский теолог и философ Николя Мальбранш (1638–1715), вместе с Декартом верил, что животные — это просто машины и, следовательно, неспособны мыслить или чувствовать; говорят, что он пнул беременную собаку, а затем наказал таких критиков, как Жан де Лафонтен (1621–1699 гг.).5), французского автора басен о животных, за то, что они изливали свои чувства на таких незначительных существ, а не занимались человеческими страданиями. В Париже лекции Пьера-Сильвена Режи (1632–1707) по картезианской физике, которые он сопровождал впечатляющими демонстрациями физических явлений, таких как оптические иллюзии, произвели такой фурор, что Людовик XIV запретил их. Поскольку картезианство бросило вызов традиционной аристотелевской науке, которую поддерживала Римско-католическая церковь, и поскольку церковь также стояла за так называемым «божественным правом» королей на власть, король опасался, что любая критика традиционной власти может вызвать возмущение. революция. (Позже, в 18 веке, акцент Декарта на способности каждого человека думать самостоятельно поддержал дело республиканизма. )

Оформите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту.
Подпишитесь сейчас

Достижения в области механического искусства и ремесел заложили практическую основу картезианского механизма. В 17 веке были хорошо известны механические изобретения, такие как статуи, которые ходили и разговаривали с помощью рычагов и шкивов, а также органы, приводимые в действие силой воды. Математик Блез Паскаль (1623–1662) изобрел счетную машину, основанную на принципах, разработанных часовщиками и изобретателями прядильных и вязальных машин, такими как англичанин Уильям Ли. Первыми изобретателями, непосредственно вдохновленными Декартом, были французский мастер Жан Феррье, который попытался сделать гиперболические линзы по чертежам Декарта, и Этьен де Вильбресье, который в сотрудничестве с Декартом разработал усовершенствованный водяной насос.

Механизм разработал один из современников Декарта, математик и философ Марин Мерсенн (1588–1648). Пьер Гассенди (1592–1655) попытался теоретически вывести его из теории атомизма древнегреческого философа Эпикура (341–270 гг. до н. э.), который считал, что реальность в конечном счете состоит из «атомов», движущихся в «пустоте». Впервые движение было научно изучено итальянским математиком и астрономом Галилеем (1564–1642).

Согласно Декарту, материальная вселенная состоит из бесконечно большого наполнения бесконечно делимой материи, которая разделена на тонкую материю пространства и более плотную материю тел посредством определенного количества движения, сообщаемого и сохраняемого Богом. Тела кружатся, как листья в вихре, в вихрях, таких же больших, как те, в которых планеты вращаются вокруг Солнца, и таких же маленьких, как вихри крошечных вращающихся шаров света. Все телесные соединения и разделения являются механическими, возникающими в результате столкновений других движущихся тел. Поскольку количество движения сохраняется в соответствии с законами природы, картезианский материальный мир демонстрирует своего рода детерминизм. После начального импульса мир развивается закономерно. Если бы скорости и положения всех вращающихся частиц материи во Вселенной в любой момент могли быть полностью описаны, то полное описание их скоростей и положений в любой более поздний момент времени можно было бы вывести с помощью расчетов, основанных на законах движения. Конечно, только у Бога есть бесконечный интеллект, необходимый для выполнения этих вычислений.

Хотя Бог является первопричиной существования материальной вселенной и законов природы, все физические события — все движения и взаимодействия тел — происходят от вторичных причин, то есть от столкновений тел друг с другом. Бог выступает просто за единообразие и последовательность законов природы. Это заставило Блеза Паскаля жаловаться на то, что единственная цель, которой служит Бог в системе Декарта, — это инициировать движение в материальном мире и гарантировать его сохранение и единообразие природы.

Картезианство подверглось критике в Англии со стороны философа-платоника Генри Мора (1614–1687 гг.) и было популяризировано Антуаном Ле Грандом (1629–1699 гг.), французским францисканцем, написавшим изложение гениального представления картезианцев о свете и цвете. Согласно популярным версиям этого описания, свет состоит из крошечных вращающихся шаров высокоэластичной тонкой материи, которые летят по воздуху по прямым линиям и отскакивают, как шарики, под углами, согласующимися с оптическими законами отражения и преломления. Различные цвета вызваны разной скоростью и вращением шаров, которые сами по себе определяются текстурой поверхностей, на которых шары отражаются, преломляются или пропускаются. Спектр цветов, наблюдаемый при прохождении света через треугольную призму, объясняется тем, что шары проходят медленнее через более толстые части призмы, чем через более тонкие. Тот же спектр цветов возникает, когда свет проходит через более толстые и более тонкие части капель дождя, создавая радугу. Хотя позже Ньютон и Лейбниц показали, что простые механистические принципы, лежащие в основе этих представлений, неспособны объяснить силы гравитации и химическую связь, следует отметить, что картезианская теория света в принципе близка к современной точке зрения, согласно которой различные цвета создаются светом с разной длиной волны.

К концу 17 века большая часть декартовской физики была заменена ньютоновской математической физикой. Декартовцы признавали, что законы движения Декарта неверны и что от его принципа сохранения движения следует отказаться в пользу ньютоновских принципов сохранения энергии, или vis viva (лат.